Братья Карамазовы

Добрался до «Братьев Карамазовых» (я про трехсерийный советский фильм), книгу читал очень долго и без особого успеха — а, надо понимать, что я всерьез занимался отечественной и зарубежной литературой в универе, писал всякие там научные работы и типа был слегка продвинутый — но с Достоевским у меня всегда была, как говорится, проблемка. Богоискательство и вся эта порнота с просветлившимися проститутками не привлекали меня ни тогда, ни сейчас. Что привлекало так это диалоги, разные словечки их тех времен, описание быта, короче, дух времени. Ну вот, один умный человек посоветовал посмотреть «Братьев Карамазовых», мол, не еби голову, раз читать было тяжело, глянь картину. Сняли в 1969-ом году. У фильма аж три режиссера (Иван Александрович Пырьев, Михаил Александрович Ульянов, Кирилл Юрьевич Лавров), как они все не растащили в разные стороны, не знаю. Все плотно, все по делу, понятно, что передать всю книгу нереально, но зато как передали основные узлы! Как сыграно! Старшего Карамазова играет Марк Прудкин, вот он реально такой разбитной барин, желающий только коньячку да Грушеньку еще подвыебсти, Лавров тут бесподобен, и Ульянов тоже, и все остальные тоже! Короче, я фильм пересматривал уже раз пять — кусками, с начала до конца, третью серию отдельно, первую отдельно, вторую с середины. Очень вам тоже советую это сделать, особенно если есть прорехи в классическом образовании. Кстати, я совершенно не понимаю, как современные школьники и студенты будут читать Толстого и Достоевского. Или Куприна. Дело в том, что проблемы и метания тех людей для человека современного чужды, непонятны — скажем, ну вот Груша, она же просто телка, не аристократка, а за ней бегают значит и Дмитрий Карамазов, и Федор Павлович, ну бегают и бегают, в наше время если такое представить, то уж как-нибудь разобрались бы! Вторник и четверг Дима, понедельник и среда Федя, на выходных может Ваня или Алёшенька-мальчик. То есть, не велика беда! Не понять молодым (да и нам тоже) насколько велика разница, пропасть между Грушей и невестой Митеньки, не понять, с чего вдруг ебнулся Иван и отчего разговаривает с чертом про богочеловеков — тут вон в дивижн обновление завезли, какие уж там поиски себя, о чем вы. Пока роги мучаются в школе можно еще нормально бегать, но когда роги дома, когда они уже попытались позубрить Достоевского и есть часик побегать в ТЗ, пока мамка не погонит ужинать или спать — это пиздец, лучше выйти, сесть в ландо и отправиться поужинать. А вот когда роги угомонятся, тогда старичкам снова можно заходить.

Нужен ли вообще школоте Достоевский, вот в чем вопрос. Я считаю, нужен — просто читать в приказном порядке, думать, осваиваться, чтобы примеры были перед глазами. В «Братьях Карамазовых», правда, нормальных примеров для жизни и нет, все какие-то с червоточиной — даже святой старец испортился (Достоевский, как говорится, жжет). Алёшенька вот весь такой ангельский, аж противно, Ивану бы найти мужика хорошего, понимающего, ну а Дима со своей любовью может заебать любого человека. Смердякова, действительно, нужно было сечь и отправить в арестанскую роту. И нормальный тут лишь Федор Павлович! Вот вам напоследок отличный диалог!

Спор кончился, но странное дело, столь развеселившийся Федор Павлович под конец вдруг нахмурился. Нахмурился и хлопнул коньячку, и это уже была совсем лишняя рюмка.
— А убирайтесь вы, иезуиты, вон, — крикнул он на слуг.- Пошел, Смердяков. Сегодня обещанный червонец пришлю, а ты пошел. Не плачь, Григорий, ступай к Марфе, она утешит, спать уложит. Не дают канальи после обеда в тишине посидеть, — досадливо отрезал он вдруг, когда тотчас же по приказу его удалились слуги. — Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет, это ты ему столь любопытен, чем ты его так заласкал? — прибавил он Ивану Федоровичу.
— Ровно ничем, — ответил тот, — уважать меня вздумал; это лакей и хам. Передовое мясо, впрочем, когда срок наступит.
— Передовое?
— Будут другие и получше, но будут и такие. Сперва будут такие, а за ними получше.
— А когда срок наступит?
— Загорится ракета, да и не догорит может быть. Народ этих бульйонщиков пока не очень-то любит и слушать.
— То-то, брат, вот этакая Валаамова ослица думает, думает, да и чорт знает про себя там до чего додумается.
— Мыслей накопит, — усмехнулся Иван.
— Видишь, я вот знаю, что он и меня терпеть не может, равно как и всех, и тебя точно так же, хотя тебе и кажется, что он тебя «уважать вздумал». Алешку подавно, Алешку он презирает. Да не украдет он, вот что, не сплетник он, молчит, из дому copy не вынесет, кулебяки славно печет, да к тому же ко всему и чорт с ним по правде-то, так стоит ли об нем говорить?
— Конечно, не стоит.
— А что до того, что он там про себя надумает, то русского мужика, вообще говоря, надо пороть. Я это всегда утверждал. Мужик наш мошенник, его жалеть не стоит, и хорошо еще, что дерут его иной раз и теперь. Русская земля крепка березой. Истребят леса, пропадет земля русская. Я за умных людей стою. Мужиков мы драть перестали, с большого ума, а те сами себя пороть продолжают. И хорошо делают. В ту же меру мерится, в ту же и возмерится, или как это там… Одним словом, возмерится. А Россия свинство. Друг мой, если бы ты знал, как я ненавижу Россию… то-есть не Россию, а все эти пороки… а пожалуй, что и Россию. Tout cela c’est de la cochonnerie. Знаешь, что люблю? Я люблю остроумие.
— Вы опять рюмку выпили. Довольно бы вам.
— Подожди, я еще одну, и еще одну, а там и покончу. Нет, постой, ты меня перебил. В Мокром я проездом спрашиваю старика, а он мне: «Мы оченно, говорит, любим пуще всего девок по приговору пороть, и пороть даем все парням. После эту же, которую ноне порол, завтра парень в невесты берет, так что оно самим девкам, говорит, у нас повадно». Каковы маркизы де-Сады, а? А как хочешь, оно остроумно. Съездить бы и нам поглядеть, а? Алешка, ты покраснел? Не стыдись, детка. Жаль, что давеча я у игумена за обед не сел да монахам про мокрых девок не рассказал. Алешка, не сердись, что я твоего игумена давеча разобидел. Меня, брат, зло берет. Ведь коли бог есть. существует, — ну конечно я тогда виноват и отвечу, а коли нет его вовсе то, так ли их еще надо, твоих отцов-то? Ведь с них мало тогда головы срезать, потому что они развитие задерживают. Веришь ты, Иван, что это меня в моих чувствах терзает. Нет, ты не веришь, потому я вижу по твоим глазам. Ты веришь людям, что я всего только шут. Алеша, веришь, что я не всего только шут?
— Верю, что не всего только шут.
— И верю, что веришь, и искренно говоришь. Искренно смотришь и искренно говоришь. А Иван нет. Иван высокомерен… А все-таки я бы с твоим монастырьком покончил. Взять бы всю эту мистику да разом по всей русской земле и упразднить, чтоб окончательно всех дураков обрезонить. А серебра-то, золота сколько бы на монетный двор поступило!
— Да зачем упразднять, — сказал Иван.
— А чтоб истина скорей воссияла, вот зачем.
— Да ведь коль эта истина воссияет, так вас же первого сначала ограбят, а потом… упразднят.
— Ба! А ведь пожалуй ты прав. Ах я ослица, — вскинулся вдруг Федор Павлович, слегка ударив себя по лбу. — Ну, так пусть стоит твой монастырек, Алешка, коли так. А мы умные люди будем в тепле сидеть да коньячком пользоваться. Знаешь ли, Иван, что это самим богом должно быть непременно нарочно так устроено? Иван, говори: есть бог или нет? Стой: наверно говори, серьезно говори! Чего опять смеешься?
— Смеюсь я тому, как вы сами давеча остроумно заметили о вере Смердякова в существование двух старцев, которые могут горы сдвигать.
— Так разве теперь похоже?
— Очень.
— Ну так значит и я русский человек, и у меня русская черта, и тебя, философа, можно тоже на своей черте поймать в этом же роде. Хочешь, поймаю. Побьемся об заклад, что завтра же поймаю. А все-таки говори: есть бог или нет? Только серьезно! Мне надо теперь серьезно.
— Нет, нету бога.
— Алешка, есть бог?
— Есть бог.
— Иван, а бессмертие есть, ну там какое-нибудь, ну хоть маленькое, малюсенькое?
— Нет и бессмертия.
— Никакого?
— Никакого.
— То-есть совершеннейший нуль или нечто. Может быть нечто какое-нибудь есть? Все же ведь не ничто!
— Совершенный нуль.
— Алешка, есть бессмертие?
— Есть.
— А бог и бессмертие?
— И бог и бессмертие. В боге и бессмертие.
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это так смеется над человеком? Иван? В последний раз и решительно: есть бог или нет? Я в последний раз!
— И в последний раз нет.
— Кто же смеется над людьми, Иван?
— Чорт, должно быть, — усмехнулся Иван Федорович.
— А чорт есть?
— Нет, и чорта нет.
— Жаль. Чорт возьми, что б я после того сделал с тем, кто первый выдумал бога! Повесить его мало на горькой осине.
— Цивилизации бы тогда совсем не было, если бы не выдумали бога.
— Не было бы? Это без бога-то?
— Да. И коньячку бы не было. А коньяк все-таки у вас взять придется.

Z